(Helena Sheehan on Christopher Caudwell, translation into Russian)
«Кристофер Сент-Джон Спригг (Christopher St John Sprigg) родился в Лондоне в католической семье. Он бросил школу бенедиктинского монастыря в Илинге и начал свою трудовую деятельность в качестве журналиста в возрасте 15 лет. Он работал сначала репортером-учеником в газете “Yorkshire Observer“, где его отец был литературным редактором, а затем стал редактором журнала “British Malaya“. По возвращении в Лондон он начал вместе братом руководить издательством, публиковавшим материалы о воздухоплавании, редактируя один из технических журналов, а также занимался изобретением трансмиссий для автомобилей. Кроме того, он написал много прочего - стихи, пьесы, рассказы, детективы, учебники по воздухоплаванию. Он даже издал книгу рассказов о привидениях.
Помимо всего этого, он читал запоем книги по философии, социологии, антропологии, психологии, истории, политике, лингвистике, математике, экономике, физике, биологии, неврологии, художественную литературу, литературную критику и многое другое. Он делал это не как дилетант, а в стремлении овладеть энциклопедическими знаниями и понять их значение для себя самого и для современности. Несмотря на отсутствие у него университетского образования, он овладел, благодаря библиотекам Лондона, солидным багажом знаний, хотя пока и не нашёл своего места среди всего этого. Он был несколько сдержанным и даже замкнутым, общаясь в очень узкой социальной среде, живя со старшим братом и имея очень мало друзей.
В 1934 году в возрасте 27 лет Кодуэлл заинтересовался марксизмом и начал изучать его с необыкновенной интенсивностью, быстро обнаружив, что он представляет собой тот ключ к синтезу знаний, который он искал. Летом 1935 г. он написал свою первую марксистскую книгу, заглавием которой должно было стать «Стихи и математика: Трактат об основах поэзии», со скоростью 5000 слов в день. Черновик был закончен в сентябре и отправлен с заглавием «Иллюзия и действительность» издательству Macmillan, принявшему её к публикации.
После завершения этой книги он переехал в восточную часть Лондона. Вскоре Кодуэлл вступил в первичную организацию Коммунистической партии в Попларе. Он окунулся с головой в повседневную работу партии, выпуская листовки, агитируя на улицах, продавая газету The Daily Worker, а также вступая в драки с чернорубашечниками, храбро перенося последующие побои и даже арест. Члены первички в Попларе быстро оценили полную искренность его приверженности делу и приняли его полностью, как одного из своих.
Кодуэлл, наконец, начал обретать самого себя, становясь при этом более общительным и более открытым. Сразу после своего переезда в Поплар, он писал друзьям по прежней жизни:
«Говоря серьезно, я думаю, что моей слабостью было отсутствие всеобъемлющего мировоззрения. Я подразумеваю под этим такое, которое вмещает мои эмоциональные, научные и творческие потребности. Мне кажется, что они у меня были более, чем обычно, разобщены, и эта характерная для моего поколения черта была усугублена тем обстоятельством, что, как вы знаете, у меня есть сильные тенденции и рационализма, и творчества. И пока они были разобщены, у меня по необходимости было неуверенное и необязательное отношение к действительности, такое несколько академическое поверхностное отношение, которое проявлялось в том, что я писал, как (по словам Бетти) «недопечённость». Исправить это не так просто, как выработать стиль и отшлифовать прозу, тут надо найти себе подходящее место в окружающей действительности. Вот этому, кажется, я положил начало в течение последних года-двух. Естественно, это длительный процесс (обретение мудрости), и я вовсе не воображаю, что уже близок его завершению. Но «Иллюзия и действительность» стала вехой на этом пути, и, я думаю, именно поэтому она оказалась искренней, свободной от прочих моих недостатков, и, с определёнными оговорками, успешной».
Но на самом деле это был не такой уж долгий процесс. Из-за чрезвычайной интенсивности умственной работы ему удалось в очень сжатый срок достичь редкой мудрости. За время одного года, заполненного очень энергичной политической деятельностью, он стал плодотворным автором, продемонстрировав удивительнейшее излияние творческой энергии, и создав серьезные марксистские теоретические работы, которые можно охарактеризовать как оригинальные и потрясающе гениальные.
Что бы он ни обсуждал, будь то поэзия, или физика, или философия, или что-то иное: он находил способ проникнуть в самую суть и осветить по-новому всю огромную и сложную сеть взаимосвязей. Он имел свежий взгляд на мир и обращал внимание на те черты, которые до него вряд ли кто замечал, потому что его взгляд был шире, глубже, теплее и яснее. Он стал коммунистом всеми фибрами своего существа и был полон решимости привести художника и ученого в себе в полную гармонию с марксистом.
Он был воистину охвачен стремлением дать этим новым мировоззрением всецелый охват знания прошлого и настоящего, и бороться за теоретическое и практическое выполнение этой задачи. Его интеллектуальная ясность и его политическая воля как бы взаимно подкрепляли друг друга, постоянно поднимая друг друга на более высокий уровень. Его рациональность и его эмоции как бы сливались воедино таким образом, что острота аргумента вела к усилению веры и усиление веры делало аргументы еще острее. Цитата из Ленина, которую он выбрал как эпиграф к своим сочинениям того периода, разъясняет цели его тогдашней работы:
«Коммунизм становится пустой фразой, просто фасадом, а коммунист - просто хвастуном, если он не переработал в своём сознании всего наследия человеческих знаний»
Таково было его намерение. Он стал коммунистом на 100% и был полон решимости переработать, как коммунист, в своём сознании всё, что знал или мог познать. Его «Трактат об умирающей культуре» содержит очерки по философии, психологии, истории, религии, этике, эстетике, любви и многом другом. Очерк по физике разрастался до тех пор, пока не превратился в отдельную книгу под названием «Кризис в физике». Были и другие, один - по биологии, который остался неопубликованным*. Он пересматривал всё заново, с коммунистической точки зрения, и делал это с поразительной жизненностью и глубиной.
(* Теперь уже опубликован - в 1986 году.)
Все его работы в области марксистской теории были опубликованы посмертно, под именем Кристофера Кодуэлла, * - именем, которое он впервые использовал для публикации серьезного романа «Вот моя рука», опубликованного в 1936 году. Это было имя, которое он застолбил для своей серьезной работы, говоря, что боится испортить свою репутацию как писатель триллеров.
(* Кодуэлл -это была девичья фамилия его матери)
Пока он был жив, его теоретические работы оставались неизвестными публике. «Иллюзия и реальность» - та единственная книга, которую он подготовил к печати, еще не появилась. А всё остальное он не считал готовым к опубликованию, рассматривая эти рукописи как черновики, которые надо переписать, которые нуждаются в «уточнении, уравновешении, согласовании с ходом времени, созревании и гуманизации». Он был неизвестен даже большинству его современников среди британских марксистов. Он общался в основном в кругах «безымянного пролетариата» и имел очень мало контактов как с партийной интеллигенцией, так и с левыми литературными кругами, которые ничего не знали о его серьезной работе вплоть до его смерти.
Когда разразилась гражданская война в Испании, первичка в Попларе приняла участие в кампании по организации помощи испанской республике. Когда они собрали достаточно денег для автомобиля скорой помощи, то Кодуэлл вызвался перегнать его через всю Францию в Испанию. Он отправился в путь в декабре 1936 года.
По прибытии в Испанию он вступил в ряды Интернациональных бригад. Вскоре он стал инструктором-пулеметчиком и редактором стенгазеты батальона. Тем временем его брат получил сигнальный экземпляр гранок книги «Иллюзия и действительность». Он показал их Гарри Поллитту (Harry Pollitt) в попытке убедить КПВеликобритании, что его брат был бы куда более ценен для неё как писатель, чем как солдат. Большинство биографических источников сообщают, что КП отправила телеграмму в Испанию, отзывая Кодуэлла обратно в Англию, но что она прибыла слишком поздно. Однако сомнительно, что такая телеграмма вообще была отправлена. Во всяком случае, Кодуэлл вскоре погиб. В известной битве в долине Харама он был убит в самый первый день боевых действий. Последний раз его видели за стрельбой из пулемета, когда он прикрывал отступление своего подразделения с холма, который вот-вот должен был захватить противник.
Так получилось, что жизнь этого очень талантливого и благородного молодого человека оборвалась, прежде чем он смог достичь тридцатилетнего возраста. Вскоре британские марксисты начали понимать размеры своей утраты. Они прочли книги Кодуэлла и с изумлением обнаружили, что у них было отнято нечто очень ценное - до того, как они узнали, чем они обладали.
Хайман Леви (Hyman Levy), который отредактировал и написал предисловие к книге «Кризис в физике»* в 1939 году, выразил надежду, что когда этот кошмар закончится, человечество подсчитает цену своего невежества с точки зрения человеческих страданий и утрат для общества, причинённых уничтожением таких многообещающих и даже гениальных людей. Он заявил, что Кодуэлл сочетал в себе такое социальное и научное понимание вопросов, которые редко даже среди ученых со зрелым опытом. А вот обнаружить такое в столь молодом человеке - это почти феноменально - отметил Леви.
(* Леви получил рукопись от Дэвида Геста (David Guest). Гест тоже погиб на гражданской войне в Испании)
В рецензии на эту книгу Дж. Б. С. Холдейн (J.B.S. Haldane) писал, что невозможно читать её, не ощущая, какую огромную потерю потерпел мир в результате смерти ее автора. Кодуэлл объяснил, каким образом физические теории являются тенями экономических реалий и сделал это с блестящим успехом. Он писал о науке как поэт и ему было что сказать о науке, причём действительно очень важное, хотя он успел сказать только половину. Холдейн принял во внимание, конечно, тот факт, что книга осталась незавершенной, и что черновики последних глав были на самом деле очень сырыми. И критикуя эту книгу, Холдейн, тем не менее назвал её «рудником идей» для грядущих поколений. Он также заявил, что ему неизвестен ни один писатель современности, у которого анализ проблем свободы был бы глубже, чем у Кодуэлла.
Джон Стрэчи (John Strachey) был поражен массой работ, созданных этим молодым человеком, обладавшим такой творческой силой. В своем предисловии к книге «Трактат об умирающей культуре» он отметил, что это был молодой человек, который не только грел руки у огня жизни, но дал ей большой сердечный импульс, молодой человек, который так сильно интересовался всем - авиацией, поэзией, детективами, квантовой механикой, философией, любовью, психоанализом - что он считал, что ему просто надо сказать что-то обо всём этом. Это, по мнению Стрэчи, было именно то, чем должен быть человек на втором десятке лет. После десятилетия скитаний он в возрасте 29 лет обрел себя, получив ясность и способность сосредоточиться, «но затем пришла гибель». По мнению Стрэчи, он был воплощением возвышенного единства теории и практики. Кроме того, он обладал качествами, трагически редкими в английском рабочем движении: широтой восприятия, великодушием сочувствия и пониманием человеческой мотивации.
Круг левых литераторов, объединённый журналом Left Review, был ошеломлён, узнав о существовании этого неизвестного им человека. Тогдашний редактор журнала Эджел Рикуорд (Edgell Rickword) позже написал предисловие ко «Второму трактату об умирающей культуре», узрев в Кодуэлле человека ненасытной любознательности, горящего фаустовым стремлением овладеть всеми науками. «Он не стоял, мечтая вне круга борьбы, но и не стал бросаться в борьбу без размышления: этот философ не мог не стать солдатом в битве, в которой столкнулись силы просвещения и мракобесия. Марксизм вошёл в самую плоть его существа, захватив его мышление. Жар эмоций горел в его аргументах, а в этом - суть истинного красноречия.» Рикуорд рассказывал, что послал эссе Кодуэлла о сознании одному невропатологу, опасаясь, что оно могло оказаться устаревшим в свете новейших исследований. Но невропатолог ответил, что Кодуэлл блестяще предвидел всю тенденцию, которая осуществилась в нейроанатомии. А Леви и Холдейн во многом отметили то же самое о взглядах Кодуэлла на физику.
Леви напрямую поставил тот вопрос, который иные, видать, задавали себе, впервые услышав о публикации книги «Кризис в физике»: Какое отношение имеет Кристофер Кодуэлл к кризису в физике? С этим автором «Иллюзии и действительности» и «Трактата об умирающей культуре»? Что вообще может этот поэт сказать о науке? Как могут проблемы, которые были бичом современной физики, интересовать того, чей ум, очевидно, действует в совсем другой плоскости? И вообще какой вклад он способен сделать в решение столь сложных проблем? Каким образом это очень разные области знания соединены в его голове? И каким образом они соединены в действительности?
Ответ был дан самим Кодуэллом, причём уже много раз в его опубликованных работах. Неважно, была ли книга о науке или об искусстве, он всегда занимался обоими предметами. Его философия науки присутствовала в его эстетике и его эстетика - в его философии науки. К вариациям на эту тему он возвращался вновь и вновь на разных уровнях во всех своих теоретических работах, ведь стремление к цельному мировоззрению всегда было его центром внимания и движущим стимулом. Фундаментальной проблематикой, на которой строилось его обсуждение самых разных тем, был кризис буржуазной культуры во всех его аспектах и то, в чём была причина её теоретической фрагментации.
Кодуэлл пытался выявить наиболее фундаментальные шаблоны мышления и обнаружить линии связи между ними и основополагающими социально-экономическими реалиями. В центре всего этого лежала дихотомия субъекта и объекта, основа которой - в общественном разделении труда, в разделении на класс, который вырабатывает идеологию, и класс, который активно борется с силами природы. Эта дихотомия извратила все сферы мысли и деятельности. Она извратила искусство, науку, психологию, философию, экономику и все общественные отношения. Это была болезнь, свойственная классовому обществу, и которая стала наиболее острой в буржуазном обществе, как наиболее высокоразвитой форме классового общества. Только всеохватывающее мировоззрение и бесклассовое общество могут объединить в синтезе то, что было разобщено и патологически отчуждено далеко друг от друга.
В своем предисловии к «Трактату об умирающей культуре», Кодуэлл охарактеризовал эту проблему так: Это - эпоха заблуждений, конфликтов, пессимизма и непонимания. Он ссылался на определение Максом Планком кризиса в науке: «Не было, пожалуй, ни одной научной аксиомы, которой бы кто-нибудь не отвергал, и в то же время не было, пожалуй, ни одной бессмысленной теории, претендующей на научность, у которой заведомо не было бы адептов».
Буржуазная культура, отмечал Кодуэлл, достигла многого: теория относительности, квантовая механика, генетика, психология, антропология, новые технологии. Так отчего же отчаяние? Почему некая странная обречённость реет над буржуазной культурой таким образом, что её прогресс, очевидно, только ускоряет её упадок? Почему каждое открытие, как золотое прикосновение Мидаса, готовит новые разочарования? Почему получается, что чем более люди пытаются найти общую истину, общую веру, общее мировоззрение, то тем более их усилия по созданию идеологии увеличивают сумму противоречивых и частных воззрений на действительность? Чем это объяснить?
Кодуэлл заметил, что:
«Либо всесильный дьявол затесался среди нас, или же есть логичное объяснение этой болезни, общей для экономики, науки и искусства.»
Он считал, что правильно второе, отчего возникает еще один вопрос: Почему же все психоаналитики, философы, историки, экономисты, ученые и епископы, которые видят эту сцену, так и не нашли источник болезни? И его ответ был таков: Фрейды, Эддингтоны, Шпенглеры и Кейнсы - это не врачи, а сама болезнь!
Поэтому задача именно марксистов - выполнить необходимую работу, как аналитическую, так и синтетическую: проанализировать те причины, которые обращают во вред все открытия уже в руках своих изобретателей, и отделить реальные эмпирические открытия от идеологического извращения и синтезировать их в целостную картину мира. Громадное разочарование в буржуазной культуре уже состоялось, но этой культуре ещё предстояло, по мнению Кодуэлла, утратить свои последние иллюзии. Хотя она уже утратила свои второстепенные иллюзии: бога и религии, телеологии и метафизики.
Но она ещё не избавилась от фундаментальной буржуазной иллюзии: что человек якобы рождается свободным, но его делает уродом организация общества. В своём иллюзорном отделении сознания индивида от природной и социальной среды его существования буржуазия подняла на новый уровень дуализм, присущий классовому обществу, порождая в философии всё более острое отчуждение индивида от общества, разума от материи, свободы от необходимости, истории от природы, что делает фундаментальные отношения субъекта и объекта абсолютно неразрешимыми.
Кодуэлл считал, что завет, полученный буржуазией от эпохи Возрождения - требование для «созданного природой человека» свободы ото всех феодальных препон - первоначально давал динамизм буржуазной цивилизации. Он было прогрессивной идеей своего времени и буржуазия была восходящим прогрессивным классом, так как для дальнейшего прогресса человечества было необходимо разделение труда. Но теперь эта идея изжила себя (??? - ЧУШЬ!!! - b-s). С исчерпывающим осуществлением (???- b-s) заложенных в ней потенциальных возможностей она стала тормозом для дальнейшего развития.
По Кодуэллу причиной тому была ложь, засевшая в самой сердцевине буржуазной культуры, ибо свобода - это порождение вовсе не инстинкта, а общественных отношений. Человек не может отринуть социальные (оперантные - behaviorist-socialist. - b-s) отношения и при этом остаться человеком.
Неспособность понять это - причина типичных для современности страхов и неврозов. Буржуй видит себя героической фигурой, ведущей борьбу одиночки за свою свободу, как подобает «венцу природы» - человеку, который был рождён свободным, но по какой-то непонятной причине оказался повсюду в цепях. Он выбрасывает всё общественное из своей души, делая её опустошённой, а себя самого - мелочным, пустым и неуверенным в себе. С отчуждением общественной любви к труду на одном эмоциональном полюсе скапливается вся невостребованная человеческая нежность, в то время как другой полюс опустошается до чистого принуждения голыми имущественными правами на товары. Это вызывает чудовищнейшие извращения, но так как их источник спрятан в тени «свободы рынка», то все усилия избавиться от них только их усиливают. Буржуй вечно разглагольствует о свободе потому, что она неизменно ускользает из его рук.
В своём иллюзорном отрыве от общества буржуй воображает себя свободным человеком, который в состоянии управлять общественными процессами, не будучи управляемым, тем, кто может диктовать другим, не подчиняясь их диктату. Именно поэтому его обуревает гносеологическая проблема о независимом наблюдателе, желающем познать законы, правящие окружающим миром, которым он он сам хочет править без того, чтобы правили им; желающем ловить других в сети необходимости, сам же при этом избегая сетей детерминизма.
Это ставит его в позу актёра, освещённого огнями саморекламы, способного видеть лишь свой эгоцентрический ум в его одностороннем отношении к детерминистически управляемому окружающему миру - этакого свободного и активного субъекта, размышляющего о подчинённом необходимости пассивном объекте, что даёт ему забвение реальной двусторонней взаимосвязи, в которой им самим также управляет окружающий мир. Он стал специфически неспособным воспринимать довлеющую над ним силу общественных отношений, и поэтому слеп к реальному характеру общественных отношений, диктующих его собственный индивидуальный выбор.
В экономике и производитель и потребитель, свободная воля и желания которых по идее якобы управляют производством оптимальным образом, оказывается, сами через свои собственные желания, через своё сознание (??? нет, оперантно! - b-s) управляются производительными силами и общественными отношениями своего времени. Кодуэлл заметил, что в гносеологии само сознание наблюдателя управляется наблюдаемым им окружающим миром.
Трагедия, коренящаяся в этой ситуации, состоит в том, что буржуазные общественные отношения неизбежно ограничивают те самые надежды, которые они питают, будучи основаны на такой иллюзии. Игнорируя реальный детерминизм общественных отношений, замаскированный «свободой рынка», буржуй (но НЕ нынешний олигарх! - b-s) беззащитен перед силами, которые он не мог ни контролировать, ни понять: войны, рецессии, кризисы, революции. Его ухоженный общественный порядок становится все более и более хаотичным, его экономика обрушивается в анархию: на периферии избыточный капитал дико носится в поисках прибыли; а в метрополии «избыточные» руки тщетно ищут работу. Капиталист, и даже поэт, становится мрачной фигурой - поначалу трагичной, потом жалкой, и наконец - гнусной.
Буржуй идеализирует лишь одну свободу - свободу от всех социальных ограничений, кроме тех, при помощи которых правит класс буржуазии, то есть ограничений на средства производства. Свободу поэтому возносят в расплывчатые выси идеализма, ведь материалистическое понимание буржуазной свободы принудило бы открыто признать притязание этого одного класса монополизировать источники свободы. Присвоение общественного продукта - вот источник свободы, и монополизировать его - это монополизировать ту свободу, которую производит общество. Свобода господствующего класса основана на несвободе подвластных ему.
Но тем не менее буржуй имеет напыщенные идеальные представления. Он болтает о тонких и благородных вещах, при этом делая низости и гадости. И как только он ощущает угрозу, это противоречие усиливается. Буржуазная философия, неразрывно связанная со своей социальной основой и бессильная подняться над точкой зрения индивида до общественной, отражает ритмы этого социального процесса. Чтобы продемонстрировать это, Кодуэлл проследил историю современной философии с точки зрения развития классового самосознания буржуазии.
На первом этапе - этапе буржуазных революций, идея о том, что «я свободен в той мере, в какой я сбросил с себя все социальные ограничения», породила трагедии Шекспира, монархию Тюдоров, географические открытия, Галилея, Ньютона и Декарта. Открытие законов тяготения и аналитической геометрии, исследование самых удалённых уголков Земли ознаменовало вершину буржуазного прорыва в окружающий мир.
Однако в ходе этого процесса основы свободы были отделены от основ необходимости. Буржуй считал, что окружающий мир подвластен его свободной воле, и видел своё взаимодействие с природой как одностороннее отношение. Он видел себя в качестве правителя, но не как управляемого. Философия 17 века, следовательно, видела мир в терминах инертной материи и творческого духа. Для Малебранша и Декарта, субстанция (вещество) была настолько инертна, что требовала своего созидания наново в каждый момент времени. А для Ньютона все изменения материи в конечном счете осуществлялись духом.
Мир Ньютона был атомистическим и инертным, нуждавшимся в боге как движущем и объединяющем принципе, творящем, приводящем в движение и соединяющем отдельные, независимые частицы материи. Но физики не давали своему богу никакой поблажки в своей конкретной области. Они его безжалостно лишили милосердия, любви, единородного сына, - всего, кроме его детерминизма власти над материей. Философия Ньютона безоговорочно трактовала природу как объект. Это была философия экспериментатора, познающего мир.
Механистический материализм Гоббса, Кондильяка и Гольбаха стал пределом восходящего движения буржуазии. Он отделял объект от субъекта и считал, что материя может быть полностью объяснена в терминах самой себя - и что человек, как часть материи, может быть объяснен таким же образом.
Само понятие материи развивалось вместе с развитием буржуазии. Для Галилея и Бэкона материя была по-прежнему полна качественного и чувственного. Однако для того, чтобы «отоварить» материю как собственность буржуазии, чтобы перерезать пуповину взаимной зависимости между человеком и природой, чтобы освободить личность от всех отношений за исключением рыночных отношений, то есть одностороннего отношения частной собственности, появилась необходимость ликвидировать наблюдателя.
Вследствие того, что природу надлежало воспринимать как нечто постижимое богом, но лишённое взаимно определяющих отношений между активным субъектом и постигаемым объектом, то стало необходимо лишить природу всех видов деятельности, которые затрагивали наблюдателя, лишить объект всех субъективных качеств. Сперва материя была лишена цвета, звука, прочности, теплоты и вкуса. Движение, время, пространство, масса и форма рассматривались теперь как объективные качества, однако со временем было показано, что они существуют в отношении к наблюдателю. Казалось, что материя исчезает или становится непознаваемой.
Упадок механистического материализма был обусловлен не тем, что он был материализмом, а тем, что он был недостаточно материалистическим. Исключив из реальности материи её качества, он противоречил самой своей основе.
В апогее первого этапа капитализма его материализм превратился в свою противоположность - ментализм (ныне именуемый «когнитивизмом» - b-s), по мере того, как буржуазия перешла из своего экстравертного, доминирующего и исследовательского периода в свой интровертный, аналитический период. Её философия повернулась от объекта к субъекту, так как объект начал ускользать из её хватки. На сцену вышли Беркли, Юм, Кант и, наконец, Гегель. Был воспроизведен всё тот же дуализм субъекта и объекта, только теперьбыла состряпана его прямо противоположная пародия, без понимания его источника.
Возрождение идеализма стало философией правящего класса, свободной воле которого, казалось бы, подчиняется окружающий мир, и чья дистанция от окружающего мира увеличивалась с ростом разделения труда. Разум, соответственно, оторвался от материи. Таким образом разум подвергся чистке так же, как до него - материя, и субъект был постепенно, но неуклонно отсечён от объекта. Таким образом, активную чувственную субъективность надлежало лишить всех качеств, которые связывали её с объективностью, что делало её активной, но эта активность была направлена на ничто, пока, наконец, субъективность не была лишена субъекта-человека и начала душить саму себя.
Это развитие достигло своего апогея у Гегеля, для которого разум был растворён в идеях независимо от субъекта. Но тем не менее разум еще имел на себе отпечаток материальной реальности. Сравнивая его формальные и изолированные качества между собой, можно было запутанным путём извлечь наиболее общие закономерности деятельности и изменений, точно так же как путем сравнения категорий объективности между собой можно было получить путаные, но общие физические законы механики.
Диалектика Гегеля представляла собой высшую точку буржуазной субъективности, но несмотря на всю свою логическую строгость и охватывающее весь мир величие, она представляла собой субъективность, объект которой - ничто, и поэтому стала просто мистическим пугалом. Философия от неё сильно обеднела.
Выражая свои чувства относительно этой истории, причём не только как философ, но и как поэт, Кодуэлл написал свой «Гимн Философии»:
I saw your figure in a Grecian mode:
A stripling with the quiet wings of death,
Touching with your long fingers a marble lyre.
I was impressed by your immortal age,
I was seduced by your adventurous strength,
I was relieved by your polite reserve.
A winged Idea down the rainbow sliding,
With steady steps treading the smoky air,
All ranks you visit, courteous swamp-foul.
The world's great engines pound asthmatically
Fed through Time's recurrences.
Man walks to man across a trembling swamp.
The scientific sportsman lifts his gun;
The second barrel blasts your blue pin-feathers
And you fall spluttering, a specific bird.
I see your stuffed breast and boot-button eyes
Preserved in cases for posterity
And lean on my umbrella thoughtfully.
I have caressed your sort, I must confess,
But give me beauty, beauty that must end
And rots upon the taxidermist's hands.
Перевод:
Я видел вашу фигуру в греческом стиле:
Юнец с тихими крыльями смерти,
Трогавший длинными пальцами мраморную лиру.
О, как впечатляет ваш бессмертный возраст,
О, как соблазняет ваша предприимчивая сила,
Как убаюкивает ваша учтивая скрытность.
Крылатая идея скользит вниз по радуге,
Ступая уверенными шагами по дымному воздуху,
Вы, галантный болотный миазм, приняты всеми сословиями.
Громаднейшие машины мира астматически пыхтят,
Управляемые зацикленным временем.
Человек крадётся к человеку по зыби болота.
Учёный-спортсмен наводит ружьё;
Выпалил из обоих стволов по вашим зачаточным синим перьям -
И вы с всплеском падаете - диковинная птица.
И вот вы чучело: набитая ватой грудь и глаза из стеклянных пуговиц,
Сберегаемое в музейной витрине для потомков
И я гляжу, задумчиво опираясь на зонтик.
Должен признаться, я лелеял подобных вам,
Но дайте мне красоту - ту красоту, что не вечна
И гниёт в руках таксидермиста.
Философия для Кодуэлла стала пустой и безжизненной с развитием классового общества, иссушившего источники её жизнеспособности.
Наиболее катастрофичным для философии, по мнению Кодуэлла, оказался её конфликт с наукой. Философия отлетела прочь от физики, по мере того, как субъективность пятилась от объективности, а капитализм на том этапе содержал две непримиримые идеологии: механицизм для ученых и идеализм для философов. Субъективность стала уделом философии, в то время как объективность стала уделом науки. Философ более не интересовался материей. Физик более не интересовался разумом. Гегельянство не может быть идеологией физика, так как отрицает необходимость физики.
Но если гегельянство было отражением быстрой эволюционной экспансии капитализма, то следующий этап в развитии буржуазной философии - феноменализм - был свидетельством его упадка. Позитивизм означал превращение буржуазии из прогрессивного класса в реакционный. Мир физики стал настолько лишён свойств, а объект науки настолько утратил всю чувственную реальность, что, казалось, превратился в призрачный танец уравнений.
Физика была отброшена назад к философии. Ученые были отброшены к тем свойствам, которые они изгнали из объективности и бросили на произвол субъективности. Они пошли искать в законах мышления ту достоверность, которую они не могли найти в законах материи, обнаружив при этом, что научный субъект тоже ободран до костей. Мысль тоже стала призрачной. Остались одни «феномены».
И если механицизм пожертвовал субъектом ради объекта, а идеализм пожертвовал объектом ради субъекта, то позитивизм пожертвовал и тем, и другим. Процесс, в котором материя стала настолько лишена всех материальных качеств, что стала испарением проникать в разум, а разум стал настолько лишен всех психических (??? - Нет, поведенческих! - b-s) свойств, что затвердел в материю, закономерно вывел на сцену Маха, Рассела, Джинса и Эддингтона.
Феноменализм был ублюдком-компромиссом. Он пытался решить проблему отношения между субъектом и объектом, считая реальным только отношение. Проблема была в том, что в позитивизме все «феномены» равноправны, что не даёт никаких средств различать между галлюцинацией и реальным восприятием, между научной теорией и извращённой логикой. Мир уже не имел ни единства, обусловленного материальностью, ни вообще какого-либо единства. Причинности уже не было, остались только ощущения. Материя стала непознаваемой и неуловимой. И таким же стал человек.
Физик мог бы ходить и ходить кругами, даже не зная, сталкивается ли с чем-то реальным, и даже не зная, чего ожидать дальше. Но на самом деле позитивисты не соблюдали свои принципы и всегда втаскивали тайком какой-нибудь координирующий принцип, чтобы организовать систему и придать ей стандартную достоверность. Это предполагало существование тех самых вещей, о которых они настаивали, что их нельзя предполагать, и позитивисты перебегали от одной предпосылки к другой, даже не осознавая этого, и плели свои сети из non sequiturs (ложных умозаключений) и исключенных третьих. Позитивизм не мог примирить дуализм субъекта и объекта, но всегда снова впускал обратно либо субъект, либо объект через заднюю дверь. Мах впускал субъект обратно под видом наиболее экономных законов мышления, а Джинс и Эддингтон в конце концов под видом математического бога. Параллелью этому в эстетике было «искусство ради искусства», которое затем взяло и втащило тайком аффективность (эмоции).
Во всех случаях теория отходила от практики. Искусство летело прочь от опыта. Философия, даже философия науки, становилась все более далекой от науки. Позитивизм «во имя науки» был философией, чуждой области научного экспериментирования, а наука без экспериментальной проверки была чистой схоластикой и александрийским пустословием. Теория науки удалялась все дальше и дальше от научной практики и порождала проблем больше, чем решала.
Такова суть кризиса в физике. Он был частью общего кризиса в науке, который в свою очередь был частью общего кризиса культуры. Кодуэлл увидел причинно-следственную связь между кризисами в физике, биологии, психологии, экономике, морали, политике, искусстве и, конечно, жизни в целом. В обществе, в котором сознание оторвалось от окружающего мира, потому что мыслящий класс стал ужасно далёк от работающих классов, нарастают интеллектуальная фрагментации и культурная дезориентация. Сознание стремится к одному полюсу, а практика отталкивается к другому, что приводит к извращению обоих.
Теория и практика были разобщены в сознании, потому что они были разделены в общественной реальности. Теория, исторически порождавшаяся практикой, когда они осуществлялись одним и тем же лицом, развалилась на части, когда мышление стало прерогативой эксплуататорского класса при разделении процесса труда, создав класс, который пассивно и слепо трудился, и класс, который управлял этим трудом. Буржуазная идеология, все более удаляясь от мира общественного труда, становилась все более изолированной от своей основы, а класс буржуазии становился все более и более паразитическим, все более и более идеалистическим.
Физика была экстремальным случаем, ведь её сфера была, казалось бы, наиболее удаленной от потенциальных идеологических искажений. Но болезнь, пронизывающая буржуазную идеологию, была заразительна, и теперь была инфицирована даже физика. Кое-кто предполагал, замечает Кодуэлл, что причиной кризиса в физике было несоответствие между макроскопической или релятивистской физикой с одной стороны, и квантовой или атомной физикой - с другой. Безусловно, это был один аспект кризиса, но фундаментальная причина кризиса была намного глубже.
Проблемой была метафизика физики, то есть не столько созданная физикой метафизика, сколько порожденная ею самой физика, причём не изолированно, а во взаимодействии со всей остальной действительностью. Понятия физики формировались в среде тех же социальных процессов (оперантного поведения - b-s), в которых и посредством которых происходило понимание и концептуализация действительности во всех иных областях знаний. Здесь буржуазия тоже имела своей целью замкнутый мир, независимый от наблюдателя, который он мог бы наблюдать извне. Теория относительности была великолепной попыткой решить проблему, воссоздав замкнутый мир физики в более утонченной форме, сделав его четырехмерным, с помощью сложного метода тензоров - общих инвариантных элементов в функциях координат. В конечном итоге эта попытка тоже провалилась, и физика обратилась против самой себя - в ментализме и внутренних противоречиях.
Физику терзали те же самые дуализмы, что и все другие науки, хотя в каждой конкретной дисциплине эти дуализмы разыгрывались специфическими путями. Физика тоже страдала от разлета теории и практики, когда практика становилась более специализованной, ограниченной, узкой и эмпирической, а теория становилась всё более абстрактной, самодовлеющей, далёкой и туманной. Развитие физики, в той мере, как оно шло на практическом экспериментальном фронте, создавало растущий объем знаний, которые не удавалось вписать в существующие теоретические рамки. Это была борьба содержания, взрывающего форму, с ростом анархии и дисгармонии как внутри, так и между различными областями физики.
То же самое происходило и со всеми другими науками. Буржуазная культура оказалась более не в состоянии контролировать силы, которые она породила, и ассимилировать то положительное, что было ею произведено. Она была не в силах сдержать делаемые ею открытия. Теория относительности, квантовая механика, экспериментальная психология, эволюция, генетика, социология, антропология, сравнительное религиоведение - это всё силы, разрушающие буржуазную культуру, ответившую на них полу-диалектической философией и незаконченными попытками синтеза в условиях анархии буржуазной мысли.
Но ни то, ни другое не могло добиться успеха. Нужен был подход к самой сути проблемы: обнажить дуализм, лежащий в основе буржуазной культуры, который разрывал каждую науку на части, а также изолировать её от всех прочих наук и от всей совокупности реальной жизни, в которой она стремилась найти свое место. Результатом этого было отсутствие всеобъемлющего мировоззрения, которое смогло бы охватить все науки с их резким увеличением экспериментальных результатов и сделать это в контексте цельной, живой, теплокровной реальности, которая необходима для их жизненности и здорового роста.
А так как не было такой философии, в которую они могли бы интегрироваться, то наука сконцентрировалась вокруг наиболее практически важных фронтов отдельных и изолированных наук. Наука распалась на хаос узкоспециализированных, взаимно отталкивающих наук, растущее взаимное разделение которых все более обедняло каждую из них и способствовало полной фрагментации человеческой мысли. Парадоксально, но само развитие каждой из наук в этой ситуации усугубляет общую дезориентацию.
Каждая наука стала закрытым миром в себе. Например,с отделением биологии от физики мир биологии, казалось, вобрал в себя все качества, все перемены и всё развитие, видя вовне только пустыню замкнутого мира физики - количественную, неизменную и безжизненную. Биология, не укоренённая в физике, неизбежно стала искать беспричинную первопричину, энтелехию, «жизненную силу» или какое-либо иное объяснение самой себя.
В рамках буржуазной философии науки невозможно понять, кроме как взаимно непонятные или доминирующие друг над другом. Приходится либо считать фундаментальные категории каждой из наук исключительными, не дающими в результате комбинации друг с другом ничего, кроме путаницы, или, альтернативно, категории одной науки будут исключать и подавлять категории другой. Таким образом, в бихевиоризме категории биологии подавили те, которые свойственны психологии. (Когнитивистская психология - это идеалистическая псевдонаука - b-s). А в механистическом материализме, категориям физики было позволено возобладать над таковыми всех прочих наук. Либо сферы каждой науки были совершенно различны, или они были идентичны: такова дилемма, в которой оказалась буржуазная наука.
Наука отчаялась в возможности иметь общую теорию науки и стала прибегать к эклектике, редукционизму, позитивизму и даже мистике. Без мировоззрения, в котором умещались бы его эмпирические открытия, ученому остались две основных альтернативы: либо считать свои открытия ограниченными своей специальной сферой, приняв эклектический подход к действительности в целом, или, наоборот, сооружать целую идеологию на основе собственных открытий, неизбежно оставляя без внимания очень многое.
То, что не удаётся объяснить, либо принудительно подгоняют к фактам, которые были объяснены, или ищут мистические объяснения для феноменов, оставшихся непонятными и непостижимыми с точки зрения такой ограниченной идеологии. В психологии, например, Фрейд действовал методом редукции, а вот Юнг, как правило, предпочитал более мистический подход. (Хороша «наука»! - b-s). Во всяком случае, каждая из этих альтернатив только по-своему усилила кризис. Внутренние противоречия как внутри, так и между различными дисциплинами нельзя решить в рамках отдельной дисциплины. Их можно было бы решить только с помощью крупного синтеза, который охватил бы их все.
Что касается ситуации в физики, то решение противоречий в механике, поднятых теорией относительности, и поднятых в волновой физике электромагнетизмом, и поднятых в атомной физике квантовой теорией, только привело к росту противоречий между этими тремя областями. Более того, их интеграция становится все более нестабильной.
В результате арена физики в настоящее время занята противоборствующими армиями. Эйнштейн и Планк уцепились за категории механицизма. Джинс и Эддингтон пытались найти им замену в субъективизме. Дирак и Гейзенберг попытались обойтись вообще без категорий. В сущности, ситуация такова, что физика еще не нашла никаких замен для категорий, которые были революционизированы её собственными исследованиями.
Однако эти отсутствующие новые категории невозможно создать в рамках одной физики. Реальное решение невозможно без радикальной переработки наиболее основных и фундаментальных категорий, общих для всех областей. Физика нуждается в новой философии.
Эйнштейн и Планк были последними физиками - сторонниками старой метафизики физики, тогда как Джинс и Эддингтон были представителями самого крайнего уклона в противоположную сторону - экстремальной тенденции физической теории улететь прочь от физического эксперимента. Эйнштейн выделялся среди остальных как более крупная фигура своим стремлением создать всеобъемлющую философию. И хотя ему удалось объединить широкие области физики, он так и не смог охватить всю сложность современной физики. Не удалось это и никому другому.
А раз традиционные категории рушились, а новых, достойных занять их место, не было, то физикам захотелось зазвать бога вернуться обратно, чтобы санкционировать веру физиков в единство и чтобы заверить его самого в достойном завершении его трудов. Но этот бог был с другой стороны. В отличие от бога Ньютона, который был Материей, этот бог был Разумом - с умом удивительно похожим на ум самого физика. Все такие интроекции (правильно: проекции - b-s) ума физика на феномены в качестве эрзаца изгнанной материи представляют собой явный регресс и дезориентацию по сравнению с более солидной точкой зрения более ранних физиков.
Состояние физики среди всей этой путаницы беспокоило не только физиков, но и широкую публику. Обращаясь к различным проблемам, ставившим в тупик сознание публики в отношении физики, Кодуэлл сперва рассмотрел вопрос о соотношении физики и восприятия. Мир физики, казалось, всё более удалялся от мира чувственного восприятия. Мир релятивистской физики, казалось, уводил физиков всё дальше и дальше от непосредственно ощущаемой реальности. На вопрос о том, можно ли вернуть мир физики в мир чувственного опыта, он ответил, что да, и причём это обязательно нужно сделать, потому что физика была создана и подтверждена восприятием по результатам опытов, даже релятивистская физика. Противоречие между Ньютоном и Эйнштейном было разрешено в конце концов на основе опыта Майкельсона и Морли. Мир ощущений, настаивал Кодуэлл, был первичным и санкционировал лишь один какой-то определенный из множества внутренне непротиворечивых возможных миров.
Ещё более каверзным в физике был вопрос по поводу статуса концепций причинности и детерминизма, который стал особенно проблематичным с развитием квантовой физики, которая убедила многих физиков отрицать причинность и утверждать, что в природе царит радикальный индетерминизм. В частности, в ответ на выводы, сделанные Джинсом и Эддингтоном из принципа неопределенности Гейзенберга, о том, что причинность и детерминизм более не являются принципами физики, и что поэтому можно гарантировать свободу человеческой воли, Кодуэлл проанализировал этот вопрос на нескольких уровнях.
Основным его аргументом было то, что фундаментальные буржуазные иллюзии, с их ложным представлением о сути свободы, проникли даже в физику. Буржуазное понимание причинности стало эквивалентным предопределению - тому единственному виду детерминизма, который буржуи могут понять. А для буржуев это кошмар. Это - ужас класса, который не хочет быть связанным с природой никакими отношениями кроме отношений частной собственности, отношений, которые личность заключает, следуя своей свободной воле. Свобода для буржуя, оказывается, лежит в произвольной субъективности, когда все причинные связи скрыты, спрятаны в тени «свободы рынка».
Те, кто как Джинс и Эддингтон уцепились за принцип (неопределённости - b-s) Гейзенберга, чтобы начать генеральное наступление на детерминизм в физике, изображают (скорости - b-s) движения частиц как неопределенные, а сами (координаты - b-s) частицы как непознаваемое, полагая, что этим, наконец, они обезвредили угрозу буржуазной свободе воли. Они воображали, что при помощи этой причудливой хитрости они освободили человека от детерминизма природы, полностью устранив детерминизм в природе. И теперь считают, что даже природа проявляет буржуазную свободу воли.
На одном уровне Кодуэлл проанализировал то, как это проявляется в сфере физической теории, отследив её обратно к дихотомии субъекта и объекта и отделению основы свободы от основы необходимости в 17 веке. Он, по-видимому, имел вполне четкие идеи о том, как разрешение этой дихотомии даёт выход из анархии, обуявшей физическую теориею. Его аргументация на этом уровне не была ещё полностью разработана, так как она появилась только в черновых заметках для глав «Кризиса в физике», которые остались в очень сыром состоянии, совсем не готовом к публикации, когда Кодуэлл отправился в Испанию.
Грубо говоря, он, по-видимому, указывал на то, что очевидные антиномии физической теории между квантами и волнами, прерывностью и непрерывностью, свободой и детерминизмом, случайностью и необходимостью можно будет разрешить, когда мысль перестанет метаться туда-сюда между взаимоисключающими полярными противоположностями. Вместо этого надо видеть свободу в рамках детерминизма. В противном случае они оба будут абстрагированы друг от друга, искажены и изуродованы. Детерминизм и необходимость закристаллизовались и стали неспособны к эволюции. А свобода и случай витают, не укореняясь. Именно универсальное переплетение их доменов, а не концепция строгого детерминизма как такового позволяет говорить о универсальной применимости закона. Часть аргументов Кодуэлла, очевидно, основана на различии между причинностью как активном отношении между субъектом и объектом, и предопределением как пассивным отношением.*
(* Детерминизм, как он представлен в конце книги «Кризис в физике», является более общей категорией. В её рамках он проводит различие между причинностью и вероятностным детерминизмом с одной стороны, и строгим лапласовским предопределением - с другой.)
Следовательно, для Кодуэлла кризис в физике был вызван не мистическим и противоречивым характером открытых феноменов, а попытками буржуев сохранить мир физики закрытым и сохранить свою собственную свободу за его пределами, чтобы всеми силами оставаться избавленными от отношений причинности.
Параллельно с кризисом в физике происходил кризис в биологии.
В неопубликованной работе Кодуэлла «Наследственность и развитие: исследование буржуазной биологии» фундаментальный аргумент состоял в том, что все резкие противоречия, раздирающие современную биологию - между генетикой и эволюцией, между врожденными и приобретенными признаками, между механизмом и витализмом - коренятся в специфическом дуализме буржуазной культуры. Как только окружающая среда была лишена свойств физикой, биологии была поставлена задача объяснения жизни самой по себе и защиты буржуазной свободы любой ценой. Однако отсечённая от своих корней и лишенная целостной философии, биология колебалась туда-сюда между крайними, односторонними позициями, и становилась все более анархической, выражая в своей сфере распад буржуазного мировоззрения.
Из его обсуждения биологии проистекает специфическая модель развития истории науки в её отношении к истории идеологии. Наука в меру того, насколько она была в непосредственном контакте с миром посредством экспериментов, постепенно выявляла причинные взаимосвязи, действующие в мире, но она при этом возводила и леса, маскировавшие идеологическим глянцем результаты экспериментов. Такие идеологии, взаимно переплетенные с научными открытиями, были вовсе не случайностями, а выражением натурфилософских систем, отражавших общественные отношения того времени.
Как Мендель, так и Дарвин были учеными, преданными выяснению фактов и бывшими в непосредственном контакте с миром, но у обоих как ученых было своё мировоззрение: у Менделя - клерикально-церковное, а у Дарвина - буржуазное. Мировоззрение, созвучное феодальному обществу, давало картину природы как стабильной, упорядоченной иерархической системы. А созвучное буржуазному обществу во времена, когда капитализм был на подъеме, было полно аргументов в пользу изменений, конкуренции и равенства возможностей.
Поэтому Мендель, отвергая всё, что промышленный капитализм делал с миром, подходил к изучению (биологической - b-s) изменчивости в духе отрицания изменений, опираясь на вечные истины, видя в ней неизменный набор генов в вариациях их математических комбинаций, приводящих к изменению картины фенотипов. А Дарвин, наоборот, смотря на мир глазами восходящей промышленной буржуазии, выдвинул учение о эволюции и естественном отборе.
Громадной ценностью дарвинизма, по мнению Кодуэлла, было видение того, что изменения в жизни определяются природой материи, и понимание мира природы как субъекта законов природы. Однако большой слабостью дарвинизма было то, что он видел изменения искаженными, в кривом зеркале идеологии классового общества, изображавшей прогресс как результат безудержной борьбы за пищу (или прибыль), и воображая, что жизнь - это некая бунтарская сила в мертвой Вселенной (что отражало претензии буржуазных промышленников на неограниченные права собственности на неодушевленные предметы). Дарвинизм поэтому не мог объяснить возникновение новых качеств, изменение окружающей среды, существование изменчивости и само возникновение (биологических - b-s) видов.
Рассматривая дарвинизм с точки зрения, отличавшейся от точки зрения Дарвина, в рамках идеологии, отличавшейся от буржуазной идеологии, Кодуэлл думал, что в нём выжило что-то, несводимое к буржуазной идеологии. Несмотря на то, что и эволюция, и естественный отбор отражали классовое самосознание восходящей буржуазии, ему хотелось подтвердить эволюцию и отвергнуть естественный отбор. Эволюция была законом природы. А естественный отбор был распространением буржуазной собственности «до адских глубин и небесных эмпиреев». Вот это было излишне с научной точки зрения, ведь такая трансформация была результатом строения материи, а не капиталистического выживания наиболее приспособленного, ни усилий активного организма в пассивной окружающей среде.
Таким образом, Кодуэлл показал, что мировоззрение эпохи было нечто гораздо большее, чем просто сумма индивидуальных научных открытий. Научные открытия получают свою форму под давлением со стороны общественных отношений своего времени. Это демонстрирует сравнение судеб идей Менделя и идей Дарвина. Теория Дарвина была в гармонии с духом времени. А концепция Менделя, указал Кодуэлл, смогла вступить в свои права только в виде теории Вейсмана о зародышевой плазме, когда прямолинейный дарвинизм вызвал возражения. Развитие генетики выявило противоречия буржуазной идеологии и привело в результате к непрерывному преобразованию фундаментальных концепций.
Однако все эти преобразования происходили в сфере буржуазных категорий, приводя не к единству науки, а к ее распаду на специализированные области, каждая из которых представляла собой специфический компромисс между буржуазной идеологией и конкретной группой открытий. Без разрыва с фундаментальным дуализмом, лежащим в основе всего процесса, этот цикл будет продолжать воспроизводить самого себя, с постоянным повторением всё тех же антитезисов в новых формах, затуманивая развитие науки и отвлекая её на бесплодные пути.
Кодуэлл утверждал своим негласным, но явным отказом от лысенковщины, что споры о наследовании приобретенных признаков продемонстрировали то, что вся полемика была результатом недоразумения. Обе позиции опирались на ошибочное противопоставление организма и окружающей среды, считая их взаимоисключающими противоположностями, а не взаимодействующими компонентами в рамках совокупной картины развития. Обе они искусственно выделяли организм из окружающей среды, изображая первый активным и изменяющимся, а вторую - инертной и неизменной.
Но на самом деле, утверждал Кодуэлл, невозможно провести различие между врожденными и приобретенными признаками, так как все признаки - результат реакции генов на конкретную окружающую среду. Каждый организм, как он существует в действительности, является результатом взаимодействия внутренних и внешних сил. Изменение внешних сил может дать изменение признаков, но только если организм имеет генетическую способность реагировать на эту внешнюю силы этим способом. Появление новых качеств происходит во взаимодействии между организмом и окружающей средой. Приписывать исключительное значение одному из них - это воспроизводить те же старые дилеммы.
Интересно, что Кодуэлл считал, что наука генетики сама выдвигает эту альтернативу, утверждая, что исследования Моргана сами по себе выявили непоследовательность всех формулировок, построенных на дихотомии между организмом и окружающей средой. Как концепция абстрактной окружающей среды, механистически осуществляющей отбор, так и концепция абстрактного спонтанно мутирующего организма были несовместимы с практическими результатами в области генетики. Тенденция развития генетики, как представлял её Кодуэлл, состояла в доказательстве того, что определенные свойства не были результатом специфических генов на индивидуальной основе, а результатом взаимодействия многих генов с окружающей средой. Гены могут проявляться только в суммарном, взаимопроникающем отношении между организмом целиком и всей окружающей средой.
Будучи начитанным и очень хорошо информированным, Кодуэлл несомненно знал, что эта защита генетики и заявление о бессмысленности утверждений о наследования приобретенных признаков ставит его в резкое противоречие с господствующей в Советском Союзе тенденцией по этому вопросу. Однако он ни разу не высказывался об этом расхождении. (Главная заповедь марксизма: вытворяй всё, что угодно, но не противоречь открыто ни «основоположникам», ни «генеральной линии» - b-s)
Этому образцу он следовал и в отношении других вопросов, по которым он отклонялся от коммунистической ортодоксии того времени. Трудно сказать, было ли это просто из-за нехватки времени на то, чтобы открыто и явно полемизировать с другими коммунистами, или же он чувствовал, что это означало бы покинуть их ряды перед лицом врага. Однако нетрудно понять, что он мыслил самостоятельно и не был готов компрометировать свою интеллектуальной честность. Тон его неявной полемики в некоторых случаях настолько силен, что достаточно ясно показывает, что в глубине интуиции он знал, что был еретиком и был прав. Его неортодоксальность, кажется, осталась незамеченной в ряде случаях, но в случае книги «Наследственность и развитие» она была очевидной даже без каких-либо явных упоминаний Лысенко, * и не удивительно, что эта работа оставалась неопубликованной.**
(* Кодуэлл, однако, упомянул «перспективного молодого биолога», дошедшего до «фальсификаций и самоубийства» из-за проблемы передачи приобретенных признаков (по наследству - b-s). Он, очевидно, имел в виду австрийского ламаркиста Пауля Каммерера, который получил лабораторию для ведения исследований в духе ламаркизма в Коммунистической академии в 1925 году и покончил с собой после предъявления доказательств фальсификации результатов, когда он вернулся в Вену, чтобы забрать свои книги и инструменты. Каммерера в это время чествовали в Советском Союзе как мученика науки. Там отвергли обвинения в фальсификации, но у Кодуэлла, очевидно, не было в этом никаких сомнений.
** Я писала редактору «Второго трактата об умирающей культуре», Эджелу Рикуорду (Edgell Rickword), спрашивая о причинах исключения из него эссе о биологии и о том, был ли конфликт между идеями Кодуэлла и Лысенко одним из факторов, так как публикация «Второго трактата об умирающей культуре» совпадает с максимумом влияния лысенковщины в мировом коммунистическом движении в 1948-1949 гг. Рикуорд ответил, что это эссе было довольно длинным, а было решено, что «Второй трактат об умирающей культуре» не должна превосходить по объёму «первый». Он добавил, что есть планы относительно «третьго» тома, но не объяснил того, почему он так никогда и не был опубликован (в письме к автору 12 марта 1980).
*** Теперь уже опубликована - в 1986 году.)
Сделанный Кодуэллом вывод из анализа состояния биологии (полярно противоположный сделанному Лысенко, который видел все проблемы науки в генетике), состоял в том, что проблему надо искать не внутри науки, а в уродующих науку буржуазных общественных отношениях. Синтез не мог осуществиться в биологии как таковой, так как причиной бед была именно постановка биологии как замкнутого в себе мира, изолированного с одной стороны, от мира физики, и от мира психологии - с другой. Проблема могла быть решена только путем возвращения этой науки к общему мировоззрению.
Таким образом, для Кодуэлла новый синтез (знаний - b-s) был связан с новой формой общества. Всеобъемлющее мировоззрение может быть основано только на новой социальной матрице. С точки зрения буржуазии, целое понять невозможно. И потому, что сам способ её существования как класса основан на противоречии между частной собственностью на средства производства и общественной организацией труда, между спонтанным желанием и законами природы, между субъектом и объектом, ее идеология становилась все более оторванной от своих основ.
Буржуй утратил мировоззренческое доминирование потому, что он перестал доминировать над природой через труд. Он уже не контролировал процесс производства, этот процесс сам стал им управлять. Активное управление всем процессом в настоящее время несовместимо с частной собственностью на средства производства, и, следовательно, несовместимо с существованием буржуазии как класса.
В силу того, что для него закрыто видение будущего, буржуй всё более обращается к прошлому, но не реальному прошлому, а идеализированному прошлому, прошлому, которое не приводит к настоящему и даёт ему самообман веры в то, что он может повернуть вспять историю и вернуться в ту эпоху, когда частная собственность не была средством эксплуатации, когда орудия труда были достаточно малоразвитыми и общераспространенными для того, чтобы быть в собственности пользующегося ими человека. (Это - ретроградная идеология «зелёных», так называемых «экологистов» - b-s) Но история может двигаться только вперед и никогда - назад.
Буржуй уже не в состоянии понять ритм исторического процесса. Это означало бы перестать быть буржуем, осмыслить иные отношения, чем отношения собственности, соединить теорию с общественной практикой. Сознание совокупности невозможно достичь простым созерцанием. Оно может возникнуть только в активном процессе, в контакте с природой через формы общественного труда. Для буржуя это невозможно, так как он отрезал себя от природы. Его связь с объектом разрушена. Он подготовил почву для своей собственной гибели.
А тем временем природа исчезла в «темной ночи пролетариата». Объект ускользнул из понимания мышления класса и оказался в руках трудящегося класса. Те, кто активно борется с природой, будучи лишены сознания условиями своего существования, по крайней мере чуют грубую структуру конкретной реальности. (??? - b-s)
С развитием производительных сил социальная организация природы (??? - b-s) оказалась в рамках пролетариата, а буржуазия все более и более удалялась от неё, паразитировала на ней и стремилась навязывать ей формы организации, которые становились все более произвольными. Пролетариат, даже в рамках принятия им буржуазного мировоззрения, не может принять буржуазную концепцию свободы, так как его сила - в своих формах социальной организации, в профсоюзах. Его свобода достижима и осуществима только общественным путём. Такова исходная точка пролетарского классового сознания. Она была только частичным мировоззрением, проистекающим из его ограниченного опыта, но она имела сокрушительное воздействие на гегемонию буржуазного классового сознания. Однако она не могла подняться до всеобъемлющего мировоззрения и искала свою свободу, оставаясь в рамках буржуазного общества. (Далее идут всё такие же общие марксистские фразы, которые никакого отношения к Кодуэллу не имеют. Я их не перевожу - b-s)
(...)
Но в рамках марксизма Кодуэлл мыслил самостоятельно. Он был вдохновлен классиками марксизма, а также работами более поздних марксистов, но не имел склонности их постоянно цитировать или быть в смирительной рубашке чужих формулировок. Он выработал своё собственное мировоззрение, основанное на его собственных знаниях и опыте, которое, будучи сходным с доминирующим образом мышления коммунистов, в то время во многих отношениях было более глубоким, более свежим и более развитым, чем у большинства. Там, где он с ними рассходился, он следовал своему собственному инстинкту (??? - правильно: интуиции - b-s), хотя и без акцентирования несогласия. Трудно понять, сколь глубоко он осознавал эти расхождения, но зачастую контекст неявной полемики свидетельствует о том, что они были ему хорошо известны. Это было особенно очевидно в его теории познания, которая была в разительном контрасте с таковой Ленина, изложенной в книге «Материализм и эмпириокритицизм».
Гносеология была главной заботой Кодуэлла в процессе выработки основных черт социалистического мировоззрения. Центральным для марксистского подхода к философии было восстановление отношений субъекта к объекту и объекта к субъекту. Этот вопрос пронизывает материальную базу, из которой возниклает эта дихотомия и придаёт философии полноту и жизненность, которой ей не хватало из-за идеологических искажений, коренящихся в разделении общества на классы.
Гносеология Кодуэлла была скорее интеракционистской (??? - Правильно: прагматистской! - b-s), а не созерцательной. В сфере сознания, создаваемой в результате (оперантного - b-s) взаимодействия субъекта и объекта, ни субъект, ни объект, ни ум, ни материя не могут быть найдены в совершенно «чистом» виде. Так как познание было взаимно определяющим отношением между субъектом и объектом, то ни одно из них невозможно полностью отделить и изолировать от другого.
Познание - это активное отношение, общественный продукт. Оно является результатом процесса труда в прошлом и настоящем. Истина реализуется в практике (центральный тезис прагматизма! - b-s), она приходит не столько как цель, сколько как цвет (??? - b-s) практики. Ощущение тона никогда не возможно полностью отделить от конкретного объекта. Как объект, так и мысль, как ответ, так и ситуация, даются в одной вспышке сознания (??? - b-s). Сознание однако не было просто световым эффектом, а реальным, определяющим и определяемым (??? - b-s).
Для марксистов жизненно важно не впадать обратно в дихотомию субъекта и объекта. Уникальность марксизма в том, что он преодолел (??? - b-s) эту дихотомию, не отрицая одно или другое (как идеализма и механистический материализм) или то и другое вместе (как позитивизм), но объединив их. Оба они - реальны, но неразделимы в сфере сознания. Каждый из них является компонентом другого. Субъект всегда привязан к объекту, а объект - к субъекту. Знание всегда несёт печать и того, и другого.
Выступая против гносеологического объективизма, Кодуэлл подчеркивал роль активной субъективности и важность разрыва с иллюзией независимого наблюдателя. Разум не может находиться вне окружающего мира и познавать его, не влияя на него и не подвергаясь его влиянию. Истина может казаться находящейся в окружающей среде, быть объективной, не зависимой от субъекта, но тем не менее все попытки извлечь абсолютно не субъективную истину из опыта дают лишь число. Объективизм не может быть последовательным без превращения в свою противоположность; абсолютная объективность ведёт назад к абсолютной субъективности, и наоборот.
Акт познания трансформирует познанное. Никогда не возможно отделить познанную вещь от знания о ней. Кодуэлл выступал против применения любых пассивных образов для описания познания. Знание не являтся копированием, зеркальным отображением, фотографированием, рефлексией. И хотя он никогда не делал замечаний по поводу использования Лениным таких образов в «Материализме и эмпириокритицизме», он читал эту книгу, и его отрицание «отражательной» модели было весьма явным и полемически выразительным. В недвусмысленных выражениях Кодуэлл заявляет:
«Зеркало отражает точно, ибо не познаёт. Каждая частица Вселенной отражает остальную Вселенную, но знание дано человеку только как результат активного и общественного отношения к остальной действительности».
Это высказывание направлено конкретно как аргумент против «Трактата» Витгенштейна, но оно было у него постоянной темой, и он не мог не понимать, что ту позицию, против которой он выступает, занимают некоторые из его товарищей-марксистов.
Постоянно подчёркивая, что знание - это активный процесс, Кодуэлл (чисто по-прагматистски - b-s) не испытывал ни малейшего неудобства от принципа неопределённости Гейзенберга, вызвавшего страшный переполох.
Так как он считал, что каждый акт познания включает в себя новую определяющую силу, которая не допустима ни в одном лапласовском изначальном акте познания, он видел в принципе Гейзенберга подтверждение того факта, что знание реальности производит изменение реальности. Та идея, что люди познают действительность, измененяя её, достигла своего наиболее полного выражения у Гейзенберга. Все законы науки оказались законами о том, какие действия производят какие изменения в реальности (т.е. в сущности - законами оперантного поведения, открытыми позже отцом радикального бихевиоризма проф. Б.Ф. Скиннером! - b-s).
Имея в виду то, что созерцательная и пассивная гносеология угрожает революционной активности, Кодуэлл указывал, что общественное сознание не является просто отражением общественного бытия. Если бы это было так, то это было бы бесполезно, говорил он. И лишь тот факт, что разум может представить себе нечто иное, чем существующая реальность, делает прогресс возможным. Именно противоречие между бытием человека и его сознанием движет историю вперед.
С другой стороны Кодуэлл также критиковал гносеологический субъективизм. Знание возникает во взаимодействии с окружающей средой. Концептуализация не происходит в пустоте, а основывается на эмпирических наблюдениях. Наука развивается при помощи как гипотез, так и экспериментов. Одержимость логикой или любой иной разновидностью менталистской интроверсии приводит не к истине, а к пустой непротиворечивости. Такая однобокость близоруко пялится в поле зрения сознания, не обращая внимания на воздействия на него извне, вопреки тому факту, что именно такое внешнее воздействие в прошлом фактически сформировало его. Вместо того, чтобы живо реагировать на развивающееся отношение между субъектом и объектом, оно остаётся фиксированным на тех формах, которые оно приняло в прошлом. Логические законы являются общественными. Язык является продуктом общества.
По вопросу гносеологического приоритета Кодуэлл твердо стоял на стороне реализма, против любых форм феноменологии, инструментализма или конвенционализма, был последователен и тверд в своей критике махизма и всех разновидностей неопозитивизма. Это был, однако, критический реализм, опосредованный и историзованный реализм.
С точки зрения дебатов по теме «Материализма и эмпириокритицизма», он не разделял ни позицию Ленина, ни Богданова. Ни позицию Лукача , ни Корша. Возможно, это была позиция, которую нащупывал Грамши, но к которой тот и близко не подошёл с такой уверенностью и ясностью, с которой её выразил Кодуэлл: Когда дело доходит до утверждения, что бытие предшествует знанию, то знание проистекает из бытия и развивается как продолжение бытия. Явно споря с Декартом, Кодуэлл утверждал: «Я живу и поэтому думаю, что существую». В кратком изложении фундаментальных черт своей теории познания он писал:
«Вопрос о том, что первично: разум или материя, поэтому не является вопросом о том, что первично, субъект или объект ... Возвращаясь в окружающий мир согласно диалектике качеств, мы достигаем путем умозаключения состояние, когда не существовало тел ни человека, ни животных, и, следовательно, не существовало разума. Но не совсем правильно говорить, что, мол,следовательно, объект первичен по отношению к субъекту - тут не более правоты, чем в противоположном утверждении. Объект и субъект проявляются как отношения разума и возникают одновременно .... Можно сказать, что отношения, которые мы видим между качествами в окружающем нас мире (структура космоса, энергия, масса, все явления физики) существовали до отношений субъекта и объекта, выражающихся в разуме. Это доказывают те превращения, которые происходят независимо от наших желаний. В этом смысле природа первична по отношению к разуму, и это жизненно важный факт для науки. Эти качества произвели, как причина и среда производят эффект, синтез, или конкретное отношение между субъектом и объектом, которое мы называем знанием. Природа, таким образом, создала разум. Но та природа, которая создала разум - это была не та природа, «как мы её видим»... Это природа .... не имевшая ни косвенных, ни прямых отношений с нами .... Такая точка зрения примиряет бесконечный дуализм между ментализмом и объективизмом. Это вселенная диалектического материализма. В отличие от предыдущих философий, она включает в себя всю реальность: она включает в себя не только мир физики, но она включает в себя запахи, вкусы, цвета, прикосновения любимой руки, надежды, желания, красавиц, смерть и жизнь, истину и заблуждение» (Как оперантные стимулы и подкрепители - b-s).
Только такая гносеология, которая может увязать вместе эти различные направления, не поддаваясь ни наивному реализму, ни полному релятивизму, может объять целое. Кодуэлл придерживался её с абсолютной последовательностью. Она была необходима для основополагающего единства его мышления и именно в ней - причина своеобразия его позиции по различным вопросам.
(Далее - стандартные марксистские фразы о диалектике - не перевожу - b-s)
(...)
По мысли Кодуэлла, невозможно говорить об объективной диалектике, говорить о природе, как диалектической самой по себе. Диалектика возникла в отношениях, а не в самих по себе объекте или субъекте. Невозможно ни отделить субъект от объекта, ни заведомо знать, чем было бы одно из них само по себе, без другого. Все, что человек может сказать о природе, было создано его взаимодействием с ней. Он не мог быть независимым наблюдателем и познавать природу отдельно от его знаний о ней. Даже утверждая первичность природы по отношению к разуму, он знал, что это можно сделать только в природе и при её посредстве, как она познана разумом. Природа, будучи познана, - это продукт человеческого общества. И невозможно нигде точно провести линию раздела между ними.
Знание природы опосредовано процессом труда. В своем историческом развитии, процесс труда порождает не только экономические уклады, но и математику и науки. Подчеркивая в полной мере роль общественного труда в истории познания, Кодуэлл писал:
«Раз возникнув, процесс труда, распространяясь вдаль наблюдением за звездами, и вширь организацией всех человеческих отношений, и в абстракции изобретением чисел, собирает и накапливает истины. Он приумножается и движется всё быстрее и быстрее. Рождённый голым, организм сегодня сразу сталкивается с громадной аккумуляцией общественных истин в форме зданий, законов, книг, машин, политических форм, инструментов, строительных проектов, целых наук. Все они возникли путём сотрудничества, все они общественные и общие по своей сути.»
(Далее - стандартные марксистские фразы о диалектике - не перевожу - b-s)
(...)
В этом духе он преследовал идеал единства науки. Все науки надо очистить от мусора, реинтегрировать и восстановить в рамках единой философии. Каждая из наук должна быть открыта в направлении других наук - все они должны открыться для всех прочих, обновляясь во взаимодействии с остальными. Специализация будет сохранена в случае необходимости, но абсолютно необходима интеграция. Только таким образом наука или искусство или любая другая область практики вновь станет гармоничной и плодотворной.
И здесь Кодуэлл вводит понятие пролетарской науки, ведя параллельно обсуждение понятия пролетарского искусства. В классовом обществе, утверждал Кодуэлл, каждая область практики в её неявных предпосылках окрашена классовым сознанием. Не существует нейтральных миров науки или искусства, свободных от ограничений и предустановок. И наука и искусство были в этом смысле являются общественной деятельностью.
Классовое общество в свое время обогатило и науку, и искусство, притягивая их к одному полюсу, чтобы ускорить их развитие, но ценой тому был их отрыв от другого полюса, с которым они теперь должны воссоединиться, чтобы развиваться дальше. Из-за условий, при которых они возникли, буржуазная науки и буржуазное искусство односторонни, будучи порождены культурой, в которой зияет пропасть между теорией и практикой, между сознанием и общественным трудом. Мысль окаменела и раскололась на куски из-за отрыва от области её органичного приложения (практики - b-s).
Буржуазная наука и искусство пребывают в кризисе, соразмерно тому, насколько они связаны с умирающей культурой. Однако появление особого пролетарского классового сознания и его слияние с частью буржуазного сознания, отделяющего себя и присоединяющегося к полюсу пролетариата, привело к сокращению разрыва, так как новое сознание привлекло к себе развитие науки и искусства, преобразуя их и интегрируя их в рамках цельного мировоззрения и здоровой общественной силы. В этот период возникло то, что можно бы назвать пролетарской наукой и пролетарским искусством. Это - переходный этап в развитии науки или искусства. Это - процесс слияния, в котором все знания прошлого сортируются и реконструируются в рамках новой философии.
(Далее - марксистская утопия, не перевожу - b-s).
(...)
Кодуэлл более беспокоился об опасностях, грозивших с другой стороны. Его беспокоило, что ученые не возьмутся за дело в полную силу (проблема легко решается по-бихевиористски, оптимальной дозировкой положительного подкрепления - b-s). Он боялся, что буржуазный ученый, привыкший к роли одинокого волка, будет готов к слиянию с пролетариатом и принятию его теории и организации во всех областях, за исключением своей собственной. Если он останется вне интеграции и будет держать свою науку отгороженной от развития марксистской теории, то результатом может быть только искажение как науки, так и марксистской теории.
(...) Если ученые, инженеры, учителя, историки, экономисты, художники, военные, администраторы - все поддадутся искушению держать свою собственную сферу деятельности отдельно и отстаивать свою независимость от остальных, то вообще не будет никакого революционного общества. Независимость областей деятельности - буржуазна, она является результатом фрагментации буржуазной идеологии, и её нельзя переносить в пролетарское государство.» (Ну, хорош же этот «гегемон», если он без «буржуазных» интеллигентов, грубо говоря, и пёрднуть не может... А Кодуэлл, кстати, этими своими страхами на целое десятилетие опередил «Скотский хутор» Оруэлла с его предсказанием предательства дела социализма советской правящей номенклатурой и «народной» интеллигенцией - b-s)
(В заключение текст содержит смехотворные марксистские директивы по дисциплинированию интеллигенции, повторы вышеизложенного, а также краткий обзор мнений других марксистов о Кодуэлле. Всё это я не перевожу, так как не вижу тут ничего интересного - b-s)
Комментариев нет:
Отправить комментарий